«Когда россиянин выходит на улицу с надписью „Нет войне“ и попадает за решётку, мы в шоке. Когда это происходит в Иерусалиме или Хайфе, нам плевать. Когда российская бомба попадает в торговый центр в Харькове, мы ужасаемся. Когда на следующий день израильская бомба попадает в палаточный городок вынужденных переселенцев в Рафахе, мы находим сто причин оправдать, проигнорировать, отвернуться», — возмущается журналистка газеты «Хаарец» Лиза Розовская.
Война затронула почти каждую израильскую семью. У одних близкие погибли во время резни 7 октября 2023 года, у других — отправились в Газу. Мобилизация израильтян после нападения ХАМАС была массовой и почти мгновенной — как случалось не раз в истории страны. Раввины, учёные, музыканты взяли в руки оружие.
«Почему у нас так много детей? Мы подсознательно готовимся к тому, что некоторые погибнут», — с горечью рассуждает жительница Хайфы. В городах Израиля постоянным напоминанием о недавней трагедии висят портреты заложников, захваченных боевиками. В уличных витринах выставлены игрушки и одежда детей. Резня, унесшая жизни более тысячи израильтян, так шокировала общество, что оно потребовало самых суровых ответных мер.
К маю 2024 года, по данным Программы развития ООН, 79 тысяч домов в секторе Газа разрушены, погибли более тридцати тысяч палестинцев. 39% израильтян считают военный ответ Израиля верным, 19% — чрезмерным, а 34% — слишком мягким. В том, что все цели будут достигнуты и ХАМАС повержен, убеждены 40% жителей, ещё 27% считают такой исход вероятным. Однако большинство обеспокоено тем, что война затягивается. В саму возможность мирного сосуществования с Палестиной верят лишь 26% израильтян — почти вдвое меньше, чем в 2013 году. Многие задаются вопросами — что дальше? Как должны измениться израильское и палестинское общество, чтобы вырваться из круговорота насилия?
За месяц, проведённый в Израиле, автор общался с людьми разных, зачастую противоположных убеждений. Он не пытается предложить быстрый и красивый выход из ситуации, поскольку убеждён, что его не существует. Всё, что он может — изучить эти точки зрения и обнаружить, что даже у далёких по взглядам людей в ключевых вопросах они могут совпадать. А значит, взаимопонимание возможно.
«Это биомусор, который можно только выбросить»
Моше Фишман (имя изменено по просьбе героя, — ЛБ) — высокий худощавый мужчина средних лет с залысинами и бакенбардами. Он занимается наукой, а свободное время посвящает боевой реконструкции. Моше и его друзья часто воспроизводят битву при Хаттине — ключевое сражение 1187 года между Иерусалимским королевством и мамлюками под предводительством Саладина. В доме Фишмана хранятся точная копия рыцарского меча и деревянный щит с гербом Раймонда Третьего, графа Триполийского — золотой крест на алом фоне. Прямо за щитом стоят бронежилет Моше и разгрузка с полным боекомплектом. В сейфе сложены гранаты. Ведь учёный — по совместительству командир спасательно-эвакуационного отряда. Каждый день он, как и тысячи других израильтян, готов оторваться от мирной работы и через пару часов принять отнюдь не реконструкторский бой. Так произошло и 7 октября 2023 года во время атаки ХАМАС.
— Мы все ещё до получения повесток прибыли на базу. Открыли склады, распаковали технику, оружие, амуницию. И поехали оборонять наши города на юге, — вспоминает Фишман.
Валяющиеся на улицах трупы подростков и стариков потрясли Моше. С тех пор он не испытывает к ХАМАС ничего, кроме гнева и презрения:
— Это биомусор, который можно только выбросить, утилизировать, — медленно, с видимым усилием цедит Фишман. — У них одна цель: убивать евреев.
Большинство мирных жителей Газы, по его словам, тоже участвовали в кровопролитии — или косвенно, поддерживая ХАМАС, или даже непосредственно, воспользовавшись брешью в стене (барьер вдоль границы Израиля и Газы — ЛБ) и общим смятением.
— Дед лет, наверное, 80, его сыновья, их жены тоже взяли заложника. Изнасиловали, убили и хранили его труп. Мирные жители, обычная семья, — описывает Моше ситуацию, с которой столкнулся лично. — Они во всём сознались на первом же допросе в полевых условиях, без каких-либо методов, которые применяют специальные службы.
На лице Фишмана проступает гримаса отвращения.
— Даже мёртвый израильтянин для них ценен. Поэтому у них остаются заложники, захваченные десятки лет назад. Точнее, их тела. Если дойдём до конца в этой спецоперации, может, их вернём.
Успешное завершение войны Моше представляет как ликвидацию власти ХАМАС в секторе Газа, установление израильского контроля и широкомасштабное восстановление разрушенных городов. В подробности он не вдаётся:
— Над планами работают. Это называют «День после». Каким он будет, не знает никто, кроме тех, кто руководит этим процессом.
Уверен Моше в одном: солдаты, контролирующие Газу, будут гибнуть — как и прежде, когда они охраняли поселения. Мир возможен, лишь если поменяется геополитическая ситуация всего региона.
— Нормализация отношений с арабскими странами возможна, — рассуждает он. — Целью атаки ХАМАС, вероятно, и было помешать этому. Если мы придём к стабильному миру с совместными проектами, Ближний Восток превратится в процветающую империю. Все от этого выиграют.
В нумизматической коллекции Моше множество старинных экспонатов. Но больше всего он ценит редкие монетки, отчеканенные во время иудейских восстаний против владычества римлян.
Моше бережно вынимает из кляссера бронзовую пруту времен Первой иудейской войны, с выбитой на реверсе надписью «Свободу Сиону».
— Тогда был разрушен не только храм, но и большая часть Иерусалима, — поясняет он. — Евреи восстали против Рима, чтобы создать независимое государство. Чтобы не было здесь чужаков, чтобы нам не диктовали, как жить. На каждой монете было написано: «Первый год свободы», «Второй год свободы»… Но это жестокое восстание подавили. Рим потом чеканил монеты из серии «Иудея Капта» — захваченная, порабощенная.
Он прячет пруту обратно в пластиковый кармашек и достаёт другую монету — серебряный зуз:
— А это уже восстание Бар-Кохбы. Оно вспыхнуло почти через сто лет и было не менее жестоким. Такие зузы перечеканивали из римских динариев. Брали монету с императором и делали свою, чтобы ничего не осталось от прежней.
«Люди, которые так страдали от расизма, сами стали расистами»
Лея Цемель родилась в Хайфе в 1945 году, ещё до создания государства Израиль. Она выросла в среде сионистов. Но в 1967 году, когда по итогам Шестидневной войны Израиль оккупировал сектор Газа, Западный берег реки Иордан, Голанские высоты и Синай, радикально изменила взгляды. Теперь эта черноволосая женщина с яркими голубыми глазами называет себя антисионисткой. И в то же время — патриоткой Израиля:
— Я люблю это место, — гордо говорит она. — Я одна из немногих израильтян, кто не думает о втором гражданстве. Я хочу жить здесь. Но только по принципам равенства.
Антисионизм Цемель определяет как протест против изъянов сионизма:
— Мы построили эту страну путём оккупации, лишая палестинцев прав.
По словам Леи, среди израильских евреев у неё мало единомышленников. Она считает, что Израиль дрейфует в сторону фашизма: «Грустно наблюдать, как люди, которые так страдали от расизма, сами стали расистами и не воспринимают арабов как равных людей».
Свою позицию Лея не скрывает, а угроз не боится:
— Меня ненавидят, в основном, расисты. Они меня не трогают потому, что я тоже еврейка.
Лея — известный адвокат. На стенах её офиса в старом Иерусалиме висят плакаты: «Коллективное наказание — это военное преступление», «Хватит убийств, хватит депортаций», «Папа, что ты делаешь на [палестинских] территориях?» Рядом большой ключ — награда от комиссии по делам задержанных. На старом чёрно-белом фото запечатлена молодая Лея — вскинув кулак, она стоит перед протестующими, развернувшими транспаранты на арабском и иврите.
В офис Леи приходят в основном палестинцы. Они просят помочь задержанным родственникам и знакомым.
— Много, очень много дел, — пальцы Леи, унизанные золотыми кольцами, перебирают папки с документами. — Я представляю подростка, который скопировал в Фейсбуке опубликованные другими картинки, его задержали за подстрекательство. Шейх в мечети говорил о последствиях атаки, и в этом тоже увидели подстрекательство. Ещё моей клиенткой была работница израильской фабрики. Она репостнула фотографии, которые были везде, и назвала погибших шахидами. Её уволили и задержали за прославление врага. Ей повезло — её обменяли, но многие до сих пор за решёткой. Все мои папки — то, что называют подстрекательством. Ты говоришь: «Свободу Палестине!» или «Остановим войну!» — это подстрекательство. Протестуешь против разрушения Газы — снова подстрекательство. Призыв вывести израильские войска из Газы — подстрекательство и поддержка войны.
По словам Леи, в становлении религиозного движения ХАМАС и вытеснении им из сектора Газа более светского Движения за национальное освобождение Палестины (ФАТХ) немалую роль сыграл сам Израиль:
— Братья Мусульмане (движение, от которого отпочковался ХАМАС — ЛБ) были далеко не главными в палестинской революции. Но они (израильские политики — ЛБ) считали, что пусть лучше люди думают о Боге, а не о национализме, надо привозить больше шейхов.
Реакцию на нападение 7 октября Лея считает несоразмерной и бессмысленной:
— Меня шокирует, как Газу переворачивают вверх дном. Эти бульдозеры — воплощённая ненависть. Лучшая армия Ближнего Востока не должна так поступать, устраивать эту жуткую месть после жуткой резни.
По её мнению, в первую очередь государству следовало спасти заложников, во вторую — использовать ситуацию, чтобы добиться благоприятных условий мира, и улучшить жизнь палестинцев Газы. Вопрос, можно ли договориться с ХАМАС, ощутимо её смущает.
— Я не настолько изучила их поведение, но верю, что они заботятся о своих людях и будущем страны, — наконец говорит она. — Поэтому уже много лет мы должны были вести переговоры о сосуществовании и мире.
Лея опасается, что вместо этого Израиль попытается вытеснить палестинцев из обжитых мест и вновь разместить в Газе поселения:
— Так выкорчевывали на Западном берегу бедуинов вдоль долины реки Иордан, выгоняя их силой или делая жизнь невыносимой, чтобы в конце концов поселиться там вместо них.
Но всё же Лея надеется, что разум восторжествует, и бедствия приведут израильтян к выводу, что альтернативы нет — надо договариваться с соседями на основе принципа равенства. Ведь пока одни притесняют других, ни те, ни другие не свободны.
— Я верю в человечество, и я должна быть оптимисткой, — твердо говорит Цемель. — Есть лишь один путь к миру. Надеюсь, критика израильской армии и все глупости, которые мы совершили, в конце концов, приведут нас к свету. Если я это осознала, сумеют и другие. Я часто слышу от палестинцев, что пока есть люди вроде меня, есть надежда. Я верю, что люди должны быть равными и свободными. И думаю, что источники этого есть в иудаизме.
Телефон Леи звонит. Она быстро отвечает по-арабски и выходит на улицу. Там её ждет семья палестинцев — пожилой отец в тёмной куртке, мать в хиджабе, сын. Она садится в их машину и едет спасать очередного подзащитного.
«Мы здесь, потому что это наша земля, наше право»
Здание телецентра, в котором находится русскоязычный Девятый канал израильского телевидения, расположено в пригороде Иерусалима, среди зелёных холмов. По территории степенно прогуливаются кабаньи семейства, почти не обращая внимания на людей. Здесь уже много лет работает политический обозреватель Арик Эльман. Ему за сорок, у него волосы с проседью и широкое лицо с массивным носом и большими ушами. Эльман уверен, что большинство израильтян не поддерживают ни сосуществование с «так называемыми палестинцами» в рамках одной страны, ни создание палестинского государства в секторе Газа и на Западном берегу, который он, как и многие соотечественники, называет Иудеей и Самарией.
Евреи, по мнению Арика, хотят только мира:
— Наше общество — не какая-то Спарта. Мы не думаем, что наступает весна, подсыхает земля, не пойти ли поохотиться на палестинцев. Конечно, спецслужбы продолжают действовать, арестовывать подозреваемых в вынашивании планов терроризма, но израильтяне видят это как точечные инциденты, необходимые для безопасности. Они заинтересованы в мирной жизни. У них от неё много благ.
Ответственность за насилие, по словам Эльмана, лежит на палестинцах:
— Они осознают себя как национальный коллектив на базе отрицания Израиля. Сам смысл того, чтобы быть не просто арабом, проживающим между рекой Иордан и Средиземным морем, а именно палестинцем, состоит в отрицании права еврейского государства на существование между рекой и морем, как гласит известный лозунг. Конфликты всегда вспыхивали по их инициативе и заканчивались перемириями. Так израильтяне пришли к выводу, что палестинцы хотят не мира, а каждый раз продолжать борьбу за уничтожение Израиля с новой, более выгодной позиции. Поэтому нельзя сказать, что все равно виноваты.
Эльман считает, что первопричина возмущения палестинцев — в самом факте возникновения Израиля. В дальнейшем замкнутый круг насилия проходил по одному сценарию — арабы нападали, Израиль оборонялся:
— С точки зрения палестинцев, основополагающий акт насилия состоял в том, что нехорошие белые колонизаторы из Англии, Франции и других стран отобрали исконные земли у арабов и отдали евреям. А всё, что они делают после этого — лишь борьба за восстановление национального единства, за возвращение священных земель ислама, и так далее, и так далее. Тут ничего поделать нельзя.
Эльман разводит руками.
— Мы, евреи, не планируем свернуть наш национальный проект, вернуть ключи палестинцам и разъехаться по странам, откуда приехали. Не говоря о том, что миллионы израильтян родились здесь. Палестинцы и их сторонники должны смириться с этим фактом.
По мнению Арика, палестинцы пока ещё надеются, что если долго бороться, евреи уйдут из региона, как другие «белые колонизаторы»:
— Крестоносцы тоже пришли сюда с большими идеями, с религиозным чувством, построили замки, создали государство. Каждый образованный палестинец может это рассказать, я лично слышал десятки раз. Но на каком-то этапе крестоносцам надоело, и они ушли домой.
Арик усмехается.
— Но евреи не уйдут. Мы здесь не потому, что мы сильные. Мы здесь, потому что это наша земля, наше право. В этом суть политического сионизма.
Эльман уверен: причина того, что основным источником агрессии в отношении израильтян стал именно сектор Газа, не в нищете и отсутствии перспектив мирного развития. Он считает, что проблема — не экономическая, и попытки решить её деньгами заканчивались провалом.
— ХАМАС не тоталитарная структура, которая заставляла жителей Газы подчиняться только дулом автомата. Они голосовали за него на демократических выборах и продолжали поддерживать во всех опросах потому, что экономические потери, потеря свободы передвижения, утерянные возможности, по их мнению, приемлемая цена продолжения священной войны против еврейского государства.
Администрация же Западного берега отличается, по мнению Эльмана, от ХАМАС только тем, что «больше запугана нами».
От опасений, что после разрушения домов и гибели десятков тысяч жителей Газы желающих мстить израильтянам станет только больше, Эльман отмахивается:
— Может, наоборот, беспрецедентные последствия войны вызовут желание самосохранения. Один израильский комментатор сказал: наша проблема с палестинцами в том, что у них было слишком мало шахидов и слишком много стен, на которые они могли вешать их портреты. Если станет слишком мало целых стен и слишком много шахидов, тогда, может, что-то изменится.
По мнению Арика, единственный путь к решению палестино-израильской проблемы — смена международной парадигмы. Много лет мировое сообщество давило на Израиль как на сильную сторону, а надо напротив, давить на палестинцев, чтобы вынудить их поменять идеологию. Для этого они должны отчаяться:
— Надо понять, что твое ультимативное желание, твое главное сокровенное стремление не будет реализовано никогда. Ты потеряешь голову на этом пути, твои дети и внуки могут её потерять. Ты, конечно, будешь героем сопротивления, но не более того. Потому что Израиль стоял, стоит и будет стоять.
На вопрос, известны ли случаи долгосрочных добрососедских отношений с народом, оставленным в отчаянии и ресентименте, Арик приводит в пример Германию и Японию:
— Cначала Берлин превратили в руины. План Маршалла был конфеткой, которую дали немцам, когда идеи арийского превосходства были из них выбиты. Бомбами, танками, снарядами союзников. Когда страна в развалинах, тяжело думать, что ты лучше всех. А из японцев американцы практически в одиночку вышибли фантазии о бусидо, пути самурая, и праве на империю. Всё это улетучилось, в том числе через ядерный пепел Хиросимы и Нагасаки.
И всё же Эльман понимает, что просто в руинах сектор оставить нельзя.
— Нужен не только кнут, но и пряник. В интересах Израиля помогать восстановлению Газы. После ликвидации военного потенциала ХАМАС при поддержке арабских стран там можно будет создать новый режим, который ответственно подойдет к реконструкции сектора. Но до идеологической перестройки в мозгах, изменения концепции, что такое быть палестинцем, этот конфликт разрешён быть не может.
«Если терроризировать людей, они станут террористами»
— 7 октября для меня началось с улыбки, — вспоминает Рашид (имя изменено), молодой палестинец с гражданством Израиля. Выходец из бедной мусульманской деревни, он получил университетское образование, и теперь развивает свой стартап. В редкое свободное время Рашид любит готовить. Вот и сейчас он режет овощи для шакшуки.
— Сперва мы услышали, что эти люди сломали стену. Узники, живущие в тюрьме под открытым небом, получили облегчение (такой тюрьмой Рашид называет весь сектор Газа, территория которого обнесена стеной — ЛБ). Но это было утром.
Рашид вздыхает, его нож замирает в воздухе.
— Затем постепенно мы узнавали, что освобождение вылилось во много дерьмовых вещей. Резню, кровь. Радость сменилась шоком. Мы все хотим освобождения Газы, но не таким образом.
Он тяжело опирается на стол. Слова даются ему с трудом.
— Я хотел позвонить другу-еврею, который отправился в Газу, пожелать ему вернуться живым. Но что значат такие слова, обращённые к человеку, готовящемуся убивать других палестинцев? Это мой друг, я забочусь о нём, переживаю о еврейских семьях, оказавшихся в опасности. Но я переживаю и о жителях Газы.
Делиться мыслями публично Рашид не мог, поскольку боялся получить ярлык сторонника террористов, попасть на допрос или даже в тюрьму.
— Наверное, то, что произошло 7 октября, было террором. Но ведь террор начался гораздо раньше, когда эти боевики были детьми. Вы живёте в тюрьме под открытым небом, вас бомбят, убили вашу семью, друзей. Если терроризировать людей, они станут террористами. Это причина и следствие. [На теракты] Израиль реагирует просто: бомбить больше зданий, больше людей. Число жертв растёт. Даже мой друг, отправившийся с армией в Газу, сказал потом, что это ничего не решит. Военная машина только убивает всё больше людей с обеих сторон. А если [араб] призывает прекратить огонь, его причисляют к сторонникам ХАМАС.
Рашид кидает масло на сковородку.
— У жителей Газы простая дилемма. Либо пытаться освободить свою страну — а единственный способ, который они знают, это пойти в ХАМАС. Либо умереть. Именно поэтому мы увидели 7 октября. Людям нужно проснуться и искать другие решения. Я хочу мира, но правое крыло израильского правительства сильно, и ХАМАС ещё сильнее. Они подпитывают друг друга. Ненависть питает ненависть. Из неё нет иного выхода кроме мирного процесса.
Впрочем, попытки добиться мира только усиливают раскол в обществе.
— Однажды мы, арабы и евреи, вместе поехали с программой мира на Кипр, — со смехом вспоминает Рашид. — В аэропорту нас поделили на две очереди, и все арабы прошли дополнительную проверку плюс допрос. Так мы начали разговор о мире.
Он ловко бросает нарезанный лук на сковороду.
— Когда мы вышли на мирный протест, полиция забросала нас газом. А ещё у них была особая вода. Они просто облили нас этой дерьмовой и вонючей водой. С другими демонстрациями они ведут себя иначе. Именно тогда я понял, что я не часть этой страны и никогда ей не буду. Потому что я не еврей. Думаю, большинство арабов испытывают здесь такой же кризис идентичности. Израиль определяет себя сперва как еврейскую страну, и лишь затем как демократическую — я по определению не равный. Так я стал себя идентифицировать как палестинца, живущего в Израиле. Я не считаю себя израильтянином, потому что ничто в этой стране не представляет меня. Ни гимн, ни флаг, ни правительство.
Такое самоопределение часто наталкивается на жёсткую или насмешливую реакцию израильских евреев, считающих, что палестинского народа не существует, есть только арабы.
— Это вселяет в них страх, как будто если вы говорите: «Палестина», вы убираете Израиль с карты, — Рашид не слышал Арика Эльмана, но почти в точности воспроизводит его слова. — Точно так же палестинцы не признают Израиль, они пытаются не видеть его, будто государства не существует. Но нельзя решить проблему, отрицая её. Первый шаг, который надо сделать обеим сторонам — просто признать друг друга.
Рашид ловко добавляет овощи, помешивая их деревянной лопаткой. Алые помидоры, зеленая бамия. Сверху он выливает яйца, чтобы хватило и на хозяина дома, и на соседей, ведь все здесь любят ходить в гости.
По словам Рашида, когда началась война России и Украины, большинство палестинцев были за Украину: «Находясь под оккупацией, ты отождествляешь себя с теми, кто в схожем положении». Но после 7 октября Россия поддержала Палестину, а Украина — Израиль. К тому же, по сети разошлось высказывание бывшего заместителя генерального прокурора Украины Давида Сакварелидзе, заявившего, что его огорчает убийство «европейцев с голубыми глазами и светлыми волосами».
— Это было ужасно и лицемерно, — злится Рашид. — Прав человека не существует. Есть лишь права белого человека, остальные не так важны.
Теперь о российско-украинской войне у него чёткого мнения нет.
Несмотря ни на что, Рашид рад, что родился в Израиле, а не в соседних арабских странах, поскольку не знает, как бы там сложилась его жизнь. Здесь, по крайней мере, ему удаётся чего-то добиться. И всё же война в Газе всегда с ним, даже во время таких мирных занятий, как готовка завтрака.
— Представьте, что кто-то начинает вас бомбить, потому что некая группа, которая вам не нравится, но которая сейчас в правительстве, сделала ужасные вещи, — продолжает Рашид, не подозревая, как актуально звучит подобная аналогия для жителей России. — Мы хотим понять, сколько жертв достаточно, чтобы израильское правительство сказало: «Хорошо, мы покончили с тем, что произошло 7 октября, потому что войска не продвигаются вперёд. Единственное, что они делают, это убивают всё больше людей и создают всё больше боевиков ХАМАС». Подумайте о детях, оставшихся сиротами. Что от них ждать через 20 лет? Даже если [ЦАХАЛ] уничтожит ХАМАС, они уже создали этих людей, у которых нет ни домов, ни надежды.
Дед близкого друга Рашида жил с семьей в Хайфе. В 1948 году, во время Войны за независимость, его выгнали. Он до последних дней приезжал в город, смотрел на свой дом и не мог его посетить. Рашид убежден: эту несправедливость надо исправить, Израиль должен стать общей страной с равными правами для евреев и палестинцев. Но он сомневается, что это возможно, поскольку «евреи считают, что именно они должны управлять Израилем, и точка. Они не хотят палестинцев в правительстве». Сам же Рашид мечтает, что когда-нибудь в объединённой стране араб сможет стать даже премьер-министром. Но пока выбранная им умеренная позиция приносит только боль.
— Я оказался в заведомо проигрышной ситуации, — признаёт Рашид. — Как палестинец, живущий в Израиле, я стараюсь держаться середины, в то время как остальным легче дойти до крайности. Они принимают одну сторону и говорят, что другая — дерьмо, и должна умереть. Мне же достаётся и от тех, и от других. Поэтому люди вроде меня мечтают уехать в другую страну, где к нам будут относиться лучше.
Пока овощи шкворчат на сковородке, Рашид делится планами. Он раздумывает о многих странах, от США до Непала. Лишь бы подальше от притеснений и неразрешимых проблем.
— Я не хочу, чтобы меня считали гражданином второго сорта из-за внешнего вида или акцента, — чеканит он. — Мы устали от этих войн, от этой крови, от убийств из-за ненависти. Я просто хочу жить.
Рашид выключает газ. Шакшука готова.
«Строительство стен и заборов — тупиковый путь»
Шоссе, ведущее из Иерусалима в сторону Иродиона, пересекает границу Израиля и Палестины незаметно. Автобусы и машины с номерами обоих регионов проносятся, не сбавляя хода. Но дальше у поворотов к палестинским деревням появляются красные щиты, запрещающие въезд израильтянам. Еврейские же поселения встречают шлагбаумами и блокпостами с вооруженной охраной. Всего на Западном берегу живет более полумиллиона израильтян. Их число растёт быстрее, чем население Израиля, в семьях в два с лишним раза больше детей, чем у арабского населения региона.
Между палестинцами и евреями нередко вспыхивают конфликты. По данным Управления ООН по координации гуманитарных вопросов, только с 1 января по 1 октября 2023 года погиб 191 гражданский палестинец Западного берега. Большинство застрелено силовиками, семь человек погибли от рук поселенцев. За тот же период палестинцы убили трёх силовиков и 23 поселенца.
25 февраля 2002 года, накануне праздника Пурим, врач Меир Антопольский возвращался домой в посёлок Нокдим. Возле дороги он увидел изрешечённую пулями машину. Внутри Меир обнаружил своих друзей, музыканта Аарона Гурова и физика Авраама Фиша. Они были мертвы. Дочь Фиша, бывшая на девятом месяце беременности, получила ранение в живот. Она выжила, и ребёнок родился здоровым.
Террористов нашли через несколько месяцев. Они оказались приезжими. Но жена Меира Аня уверена: убийц не поймали сразу лишь потому, что их укрыли жители окрестных деревень.
К Нокдиму вплотную подступает Иудейская пустыня, тянущаяся до Мертвого моря, но двор Ани и Меира утопает в прохладной зелени и цветах. В каждой комнате большого уютного дома на стене оставлен непокрашенный квадрат — пока не восстановлен храм, нельзя заканчивать и жилище.
Антопольские — религиозные сионисты, переселившиеся в Израиль из России. Обоим за 50, на Западном берегу они прожили почти полжизни.
— Когда мы в 1999 году приехали в Нокдим, водитель крутил пальцем у виска, — вспоминает Аня, улыбчивая темноволосая женщина в шляпке и цветастом платье. — Тогда здесь было всего 90 семей. Сейчас это буржуазное место. И дом наш стоит, наверное, раз в пять больше. Кто-то называет это «территории» кто-то — «за зелёной чертой». Но с точки зрения государства Израиль это законные поселения.
В 2005 году израильское правительство решило вывести поселенцев из сектора Газа и четырёх деревень на Западном берегу. Общество взволновалось. Вспыхнули массовые протесты, израильские радикалы устроили два теракта. Аня и Меир выходили на демонстрации, приезжали жить в обречённые посёлки. Но размежевание состоялось, евреи из сектора Газа ушли. Тогда Аня решила показать всем ложность «демонического образа поселенцев, которые живут в таких местах». В 2007 году она с подругой создала организацию «Место встречи», привозящую туристов «на территории». Вскоре к проекту удалось привлечь и палестинца Халида, жившего по соседству.
— Он встречал нашу группу, водил по своей деревне Баттир. Мне стало казаться, что мы можем и должны жить вместе, — вспоминает Аня.
Она не одна стремилась к сотрудничеству с арабами. В 2014 году израильтяне и жители палестинских деревень создали другую организацию — Шорашим, «Корни». Сперва они устроили фотографический кружок.
— Я думала, как же детки будут совместно делать задания без общего языка? Оказалось, он им не нужен. Они прекрасно общались жестами, — удивляется Аня.
Порой понимать друг друга удавалось и взрослым. Антопольская вспоминает, как однажды евреи и палестинцы совместно праздновали разговение после поста, молились друг возле друга, сидели за одним столом. Огорчало лишь, что число арабов, приходящих на такие встречи, почти не росло. Участвовал лишь один семейный клан.
Со временем дороги Ани и «Корней» разошлись — ей не нравилось, что те помогают нуждающимся жителям палестинских деревень и не помогают еврейским. И всё же она надеялась, что постепенно у соседей появится больше точек соприкосновения. Так, недалеко от Нокдима молодой араб открыл автомойку. Местные евреи с удовольствием ею пользовались — дешевле, чем в Иерусалиме, и всего пара минут от дома. Дела хозяина шли успешно, он расширил бизнес, нанял других родственников, пристроил магазин. Перед еврейским праздником Суккот палестинцы торговали пальмовыми листьями для ритуальных шалашей.
7 октября 2023 года владелец автомойки выставил в Фейсбуке пост: «Ура, ура! Едут наши на джипах!»
— Я не могу это понять! — всплёскивает руками Аня. — Один наш житель, который знает арабский, пришёл к его папаше и сказал: если твой сын это не удалит, мы придём и разобьём стёкла.
Пост исчез. Но с тех пор ни Антопольские, ни их соседи не ездят в эту автомойку.
После вторжения оба сына Ани и Меира взяли в руки оружие — несмотря на то, что учились в религиозных школах, ешивах.
— «Не убий» — это безусловно, но, когда на тебя идут, надо защищаться, — уверена Аня.
Она уважает ортодоксов, которые целыми днями изучают Тору и считают это главной защитой еврейского народа. Но сама предпочитает более конкретные меры.
— Наш главный раввин — полковник. Когда началась война, вся ешива пошла в армию, — объясняет на ломаном русском её сын Леви, похожий скорее на подростка, чем на солдата. — Остались только десять детей. У нас обошлось без жертв, а вот в ешиве брата девять погибших. В ешиве моего друга — семнадцать. И это не такие большие ешивы.
Аня переживала. В её голове звучала старая песня из московского прошлого: «До свидания, мальчики. Постарайтесь вернуться назад». И всё же она считала, что другого выхода нет. Аня надеялась, что жители сектора Газа после бомбежек обратят свой гнев на террористов, из-за которых они оказались в такой ситуации.
Через полгода после начала войны Меир и Аня завтракают в своем уютном, увитом цветами доме.
— Убийство младенцев, насилие над девушками. Как это можно объяснять, искать какие-то причины? — возмущается Аня. — Просто звериная сущность вышла наружу.
— Ты почему-то считаешь, что найти причину — всё равно, что оправдать, — спокойно возражает Меир. Седой, в тонких очках, он неуловимо похож на доктора Айболита, только с кипой и цицит. — Но если рак лёгких происходит вследствие курения, это не делает его менее плохой болезнью.
— Ты можешь представить евреев, которые убивают младенцев? Раздают конфеты, если взорван автобус с арабскими детьми?
— Я предполагаю, что несколько поколений «добросовестной» работы могли бы вырастить таких евреев. Если какие-нибудь отвратительные лидеры зададутся целью сделать из общины зверей, это выполнимая задача, — Меир говорит тихо и неторопливо, словно размышляя над каждым словом. — Так что это характеристика не населения, а общественного устройства. Священные тексты полной защиты не дают. Ведь, казалось бы, Новый завет непригоден, чтобы делать с его помощью убийц. А это отлично удаётся. Поэтому надо постоянно выпалывать баобабы.
Беседу прерывает звонок телефона. Знакомый услышал в новостях, что ракеты летят на Авивим, посёлок на границе с Ливаном, где служит Юда, ещё один сын Меира и Ани. Вскоре приходит уточнение — разбиты два дома, Юда не пострадал.
Меир работает в больнице на стыке Западного и Восточного Иерусалима. По его словам, среди врачей примерно поровну арабов и евреев. Заведующая, арабская христианка, в первые же дни поддержала Израиль и заявила, что готова вывесить флаг со звездой Давида. Врач-палестинец одинаково жалеет и девушек, убитых ХАМАС, и детей, гибнущих в Газе. А вот молодые ординаторы избегают острых тем. Что они думают, Меир не знает.
— Проблема мирных проектов — ощущение, будто мы завтра что-то решим. Не решим. Нужно время, — Антопольский задумчиво перебирает бороду. — Вот мы два года мыли машину у этого парня по соседству, общаясь на его ломаном иврите и моём ломаном арабском, и думали, что это что-то изменило в его душе. А вот хрен. Но если бы это продолжалось два поколения и на хорошем языке, шансов было бы больше.
Меир убеждён, что евреи должны изучать язык соседей так же, как израильские арабы учат иврит. Чтобы перенимать достоинства арабского общества — такие, как отношение к инвалидам. А главное — чтобы знать, что думают палестинцы. Поэтому он упорно, преодолевая тяжелую грамматику и собственную предвзятость, учит арабский.
Газу Меир считает «гнойником», который нельзя было просто бросить, надеясь, что там сама собой наладится мирная жизнь. Решение проблемы сектора, по его мнению, должно включать открытие границ на выезд, адекватный военный контроль и — обеспечение жителей работой.
— Израиль думал, что можно взять и уйти оттуда. Это ложный путь. Пустота заполняется злом, — рассуждает Антопольский. — Израиль несёт ответственность за то, что там происходит. Чему учат в школах, что проповедуют в мечетях, есть ли мирная работа. Строительство стен и заборов — тупиковый путь. Наоборот, нужно максимальное взаимопроникновение обществ при жёстком контроле за безопасностью. Я хочу, чтобы евреи могли попасть в любой палестинский город, а арабы — приехать в еврейские города. Но люди с дурными намерениями должны знать, что плохо кончат.
Меир понимает, что такой порядок застанут в лучшем случае его внуки. Детям, как прежде, придётся воевать.
— Вот мы сидели в гостях, нам подавали кофе, лабне, — вспоминает Антопольский визит в арабскую деревню. — Это действительно приятные люди. Мы были без оружия, мы полагались на хозяина дома, и это сработало. Но мой левый глаз всё время смотрел на улицу. Не происходит ли что-нибудь? Оружия у меня не было, но левый глаз работал.