Воспоминания Любови Левиной были записаны в 1990-х и хранятся в архиве музея «Следственная тюрьма НКВД» в Томске и в архиве Международного общества «Мемориал». «Люди Байкала» публикуют их в рамках проекта «Последний свидетель».
«Я шла мимо этих мужчин и всё время поддерживала сползающие чулки»
Левина родилась в семье революционеров. Её отец Аркадий Иванов был членом партии с 1901 года, мать Хана Иоффе — с 1911 года. Матери было 18 лет, когда она впервые попала в тюрьму. Ссылку отбывала в Томской губернии вместе со Свердловым и Куйбышевым. Там познакомилась с будущим мужем. Любовь Левина родилась, когда мать была в пересыльной тюрьме, в Томске.
В 1916 году её отец получил личное задание от Ленина поехать на переговоры с чехословаками в Польшу. На обратном пути в Томск его арестовали, а потом расстреляли. С 1927 года мать и дочь поселились в Москве.
Любовь окончила рабфак и поступила в институт иностранных языков. В 1931 году она вышла замуж. Её муж Вениамин Левин в то время был начальником сектора обороны Госплана. В 1932 году у них родился первый сын.
Вскоре людей из окружения семьи начали арестовывать. «Вечерами очень часто мама с мужем и я разговаривали: взяли такого-то, такого-то. Но всё это не касалось наших близких друзей», — вспоминала Любовь Левина. Она вспоминает, что мать пыталась найти какой-то смысл в арестах, и допускала, что арестованные не до конца избавились от «чуждых партии» взглядов. В семье не допускали мысли, что репрессии могут коснуться их самих.
В 1937 году летом Любовь поехала в Кисловодск, а муж должен был приехать следом. Но 10 августа Любовь получила телеграмму от матери: «Немедленно возвращайся». Она вернулась домой, где выяснилось, что в ночь с 9 на 10 августа её мужа Вениамина Левина арестовали.
Саму Левину арестовали зимой. Было около 12 часов ночи, когда за ней пришли. «У меня мелькнула удивительная мысль: может быть, теперь я узнаю, что происходит с мужем, всё что-то разъясниться, — вспоминала она. — А потом остался ужас: что будет с мамой? Что будет с сыном?» На тот момент мальчику было пять лет, а Левина была беременна вторым сыном, которого родила уже в лагере. В воспоминаниях она рассказывала, что его отобрали почти сразу. Бабушке удалось добиться, чтобы ребёнка отдали ей на воспитание, а не помещали в детский дом.
Любовь вспоминала, что её пешком привели на Лубянку. Там завели в большую комнату, где надзирательница приказала ей раздеться догола. Её обыскали, отобрали пояс от чулок. Как закреплять чулки без пояса, Любовь не знала, и они постоянно сползали. Потом её вывели в общий коридор, где стояли военные, конвоиры. «А я шла среди этих мужчин и всё время поддерживала сползающие чулки. На меня это произвело ужасное впечатление, униженного какого-то состояния», — вспоминала Левина.
«Все сокамерницы стояли на нарах и размахивали белыми полотнищами»
Общая камера, в которую попала Левина, находилась в бывшей тюремной церкви. Когда её мать сидела в Бутырской тюрьме в 1910 году, заключённых водили молиться в эту церковь. В камере вместе с Левиной сидели восемь женщин. У одной из них, Тоси Маевской, был с собой узел мокрого белья. Она стирала, когда за ней пришли. Потом велели собрать вещи и она растерялась так сильно, что отжала постиранное бельё, сложила в узел и взяла с собой. «Причем абсолютно то, что ей было не нужно, — вспоминала Левина. — Человек был настолько деморализован».
Левина говорит, что тогда не боялась, потому что совершенно не понимала, что её ждёт, и никакой вины за собой не чувствовала. Через несколько дней её перевели в Бутырскую тюрьму. На первый допрос вызвали спустя три недели. Следователь сказал, что её мужа обвинили в контрреволюционной деятельности, о которой она якобы знала и не донесла. Пообещал, что Левина не получит срок, если даст признательные показания. Она отказалась, и больше на допросы её не вызывали.
Когда Любовь вернулась в камеру, ей показалось, что очутилась в сумасшедшем доме. Все сокамерницы, примерно сорок человек, стояли на нарах и размахивали белыми полотнищами. Потом она поняла, что это было постиранное бельё. Пока Левину допрашивали, сокамерниц сводили в баню. Там они мылись сами и стирали нательное бельё. Сушить его приходилось, стоя на нарах и размахивая вещами — развешивать было негде.
В камере под потолком всю ночь горела тусклая электрическая лампочка, свет не выключали ни на минуту. Это казалось Левиной самым страшным, сводило с ума. Подъём был в пять утра. Потом нужно было дождаться своей очереди, чтобы сходить в туалет, умыться и вынести парашу. «Параша — это дело унизительное и антисанитарное, привыкнуть к ней трудно. Но мы привыкли», — говорит Левина. Попасть в туалет можно было один раз в день и не всегда это было утро, иногда выводили днём или вечером.
Надзиратели приносили заключённым бак с баландой. Утром это была каша, пайка хлеба и кусочек сахара, днём — суп с обрезками плёнок от мяса или рыбный суп. Один раз в день заключённых выводили на прогулку, где они ходили гуськом по периметру внутреннего двора. Левина старалась запомнить окружающие предметы: стену, трубу, видневшиеся из-за забора крыши. «Почему-то хотелось ужасно всё запомнить, казалось, что когда-нибудь это пригодится», — рассказывала в своих воспоминаниях Левина.
В Бутырке Левина поменяла шесть камер, в самой большой сидели 137 человек. В основном это были женщины, которые проходили по делам своих мужей — жёны «врагов народа». Лишь некоторые — по «самостоятельным» статьям. Многих из них арестовывали прямо на улице и привозили в тюрьму, в чём были, не разрешали ничего взять с собой. Передачи с вещами или продуктами запрещались, поэтому некоторые и зимой ходили в камере в платьях из тонкого крепдешина и очень мёрзли.
Раз в месяц заключённой полагалась передача — до 25 рублей, на которые можно было что-то купить в тюремном магазинчике: сушки, сухари, майки и футболки. Левина вспоминает, что некоторые сокамерницы сидели в тюрьме по году и больше, так что одежда на них уже истлела, но другой не было. Левину арестовали зимой, поэтому у неё было с собой тёплое пальто. Разрешили взять шерстяное одеяло, и она с благодарностью вспоминала человека, который, арестовывая её, несколько раз повторил матери: «Дайте ей с собой тёплые вещи».
Однажды в камеру принесли очень бледную женщину, которая не могла идти. Оказалось, что это жена Туполева. На допросе ей сказали, что её муж расстрелян, и она потеряла сознание. Позвали врача, который констатировал смерть, и Туполеву отвезли в морг. Но там она пришла в себя, испугалась и начала кричать. На шум пришёл дежурный по моргу, её отнесли в медчасть, а оттуда — в камеру. Вскоре Левиной вынесли приговор — пять лет лагерей — и отправили по этапу. О дальнейшей судьбе Туполевой она так и не узнала.
«Думали, что Сталин ничего не знает»
Вместе с другими жёнами «врагов народа» Левину посадили в общий вагон, по железной дороге привезли в Саранск. От станции до лагпункта они пешком шли 12 километров по растаявшему снегу и грязи, некоторые были в летней обуви.
Это была первая зона ГУЛАГа, в которую попала Левина. Зона была обнесена забором, с четырьмя вышками по периметру, на каждой — конвоир. Внутри оказалось четыре барака, в которых содержали 1200 заключённых, амбулатория, пекарня, столовая и баня. Женщин из Бутырки поселили в один барак. Сначала работы для них не было, они занимались только обслуживанием лагеря: работали на кухне, на уборке территории, в пекарне.
Левина попала в банную бригаду. В бане стояли два огромных чана, которые нужно было наполнять водой из колодца. В воде был песок, он оседал на дне чанов и тазов. Но даже этой плохой воды было очень мало. Поэтому каждой заключённой администрация разрешала потратить всего полторы шайки воды. В этой воде нужно было помыться и постирать бельё. В лагпункте было много грузинок с длинными волосами, промыть которые одной шайкой воды было невероятно сложно.
«Самая главная задача, которая перед нами там стояла, — не потерять человеческого облика. Не перестать быть человеком, не потерять веру в то, что всё-таки что-то в корне должно произойти», — говорит Левина. Заключённым разрешали писать письма, жалобы и прошения. На все запросы Левиной о муже ей отвечали: получил десять лет без права переписки.
Почти все писали Сталину. Любовь Левина написала ему четыре письма, но не получила ответа ни на одно. «Думали, что Сталин ничего не знает. И поэтому наивно верили, что наши письма обязательно до него дойдут и отец родной разберётся», — говорит Левина.
Весной 1939 года в лагпункте открыли вышивальный цех и женщины начали вышивать украинские мужские рубашки. Позже узнали, что эти рубашки продавались в московском Военторге.
«Едут двести молодых-красивых, с барахлом. Обеспечить охрану»
В конце лета из заключённых отобрали двести «пятилеток» и среди них — Левину. Сказали, что они назначены к освобождению и скоро их отправят в Москву. Но вместо этого посадили в теплушки и привезли в лагпункт в Карелии, в Сегеж — город, построенный вокруг целлюлозно-бумажного комбината. «Строил этот комбинат и этот город — лагерь, — говорит Левина. — Основная часть контингента была уголовники, и очень незначительная — политические».
В лагере жён «врагов народа» поселили в отдельный штрафной барак, не смешивая с уголовниками. Позже Левина поняла, что только это обстоятельство и помогло им выжить. Работали они тоже отдельно — в ночную смену в мешочном цехе. Затем их распределили по отделам заводоуправления. «Как потом рассказал наш нарядчик, в лагерь пришла телеграмма, что едут двести молодых-красивых, с барахлом. Обеспечить охрану», — говорит Левина, которой тогда было 26 лет.
Остальные женщины были примерно такого же возраста. «Среди нас было только две пожилые женщины: Лариса Александровна Горбунова, жена члена Совмина Горбунова, и Зоенька Панкратова — жена инженера. Зоенька была у нас дневальной. Мама Зоя мы её звали. А Лариса Александровна вскоре умерла. Так мы и остались одни — одни девчонки», — вспоминает Левина.
После начала войны, в июне 1941 года, режим стал строже, начались дополнительные проверки, и в августе лагерь расформировали, а комбинат заминировали. Группу женщин, в которой была Левина, по этапу отправили в Караганду.
Лагерь в местечке Боголов оказался перенаселённым, мест там не было, и принимать новых заключённых администрация не хотела. Первую неделю новенькие под охраной прожили в вагоне, в котором приехали. Один из конвоиров предупредил: «Женщины, учтите, спасётесь, если у вас хватит сил отстоять самостоятельность. Не разрешайте смешивать вас с уголовниками». К этому моменту жёны «врагов народа» и сами понимали, что их спасение заключается в том, что они будут держаться вместе.
Начальником первого участка лагеря, куда распределили заключённых из группы Левиной, был человек по фамилии Бикансо. Как вспоминает Левина, «зверюга совершенный, невероятный». Он несколько раз врывался к женщинам, угрожал расстрелом и голодом, если они не согласятся перейти в общий барак.
Но в итоге Бикансо разрешил им поселиться в помещении, предназначенном под карцер. Оно было очень холодным, за ночь волосы у женщин примерзали к маленьким окошкам на верхних нарах. Внизу окон не было, топилась маленькая железная печка, которая очень быстро остывала.
Жён «врагов народа» определили на общие работы, на лесосеку, но работали они отдельно, не пересекаясь с уголовниками. С собой им давали сухой паёк — горох. «Мы выходили на просеку, варили себе эту гороховую пищу и расчищали снег», — вспоминает Левина.
Дневальной снова выбрали «маму Зою». Она с помощником из заключённых заготавливала дрова для печки, топила её. Приносила хлеб на всю группу, причём нести его было очень опасно. По пути в барак на неё часто нападали уголовники, разрезали ножами мешки и вырывали хлеб.
«Трупы штабелями лежали около лагпункта»
Так продолжалось до тех пор, пока в лагерь не приехало новое начальство для организации строительства оборонного предприятия под нужды фронта. Когда начало разворачиваться строительство, группу Левиной перевели на комендантский лагпункт, в общий барак. Помещение разделили на две части: с одной стороны — жёны контрреволюционеров, с другой — «уголовницы» и «бытовички».
«И вот среди этой группы мы увидели четырёх девочек. Оказалось, они были из Прибалтики, — вспоминает Левина. — Ужасно смешная и трагичная картина, когда смотришь на эти нары, вповалку лежащие тела, прикрытые грязным тряпьём. И вдруг сидят эти четыре беленькие фигурки, на ночь молятся».
Жёны контрреволюционеров снова оказалась в привилегированном положении: их отправили работать в управление строительством. «Мы приходили на промплощадку, заходили в тёплое помещение, — говорит Левина. — Были среди вольнонаёмных, которые относились к нам, прямо надо сказать, хорошо».
Заключённые мужчины, попавшие на строительные работы, быстро теряли силы. Многие просто падали от истощения и потом умирали.
«Упавших не пристреливали, а идущие брали их под руки, и так вот „трупы“ приводили, приволакивали в лагерь. Трупы штабелями лежали около лагпункта, и потом их вывозили и где-то хоронили. Никаких могил. Никаких памятных мест. Ничего там не было», — рассказывала Левина в своих воспоминаниях.
По её словам, в день умирало по 120-130 человек. Женщины выживали чаще, были выносливее и крепче. «И потом, женщины жили как-то дружнее, поддерживали друг друга. У мужчин это всё сложнее было», — объясняет Левина.
«Верилось, хотелось верить, что разберутся»
Левина освободилась в январе 1943 года, без права проживать в Москве, где у неё остались мать и двое сыновей. Вернуться к ним Любовь смогла спустя десять лет, после того как попала под амнистию.
Вернувшись в Москву, Левина долго не могла получить прописку. Решить вопрос помог «анекдотический случай». Её мать узнала об аресте Берии и тут же пошла в милицию, разговаривать с начальником отделения по поводу прописки.
«А над столом этого начальника висел портрет Берии, — рассказывает Левина. — Когда начальник сказал маме, что вопрос о прописке ещё не решен, то мамин товарищ (который пришёл вместе с ней — ЛБ) говорит: „Понятно, что вы не можете решить вопрос: над вами висит враг народа“. А тот ещё даже не знал, что Берия арестован. А когда узнал, тут же написал резолюцию на моём заявлении — прописать без права дальнейшей прописки мужа».
Только прописавшись, Левина смогла найти работу на ватной фабрике, потом перешла в управление швейной фабрики «Красная швея», в плановый отдел Геоминвода. Оттуда и ушла на пенсию в 1974 году.
Любовь Левину реабилитировали в 1955 году, но только в 1990-х годах она получила в ЗАГСе свидетельство о смерти мужа. В нём было написано, что он умер 13 марта 1939 года. В графе «место смерти» стоял прочерк, «причина смерти» — прочерк. На запрос Левиной в Военную коллегию ей ответили, что Левин был расстрелян в 1938 году по обвинению в контрреволюционной деятельности и измене Родине. Посмертно он был реабилитирован.
«Произошедшее с мужем я могу расценивать только в свете того, что сегодня узнаю о Сталине. Тогда я никакой оценки не могла дать, — говорит Левина. — Мне же было 25 лет, разобраться было сложно. Исключая абсолютно виновность, я всё-таки не могла допустить, что это была ошибка. Верилось, хотелось верить, что разберутся».
Любовь Левина умерла в 1991 году, похоронена на Введенском кладбище в Москве.